Телефонный звонок в три часа ночи, оборвал мой эротический сон, в котором молодой и волосатый Брюс Уиллис разводил меня на анальный секс, и почти уговорил.
В темноте я нащупала на полу телефон, и выдохнула в трубку:
- Сдохни, гнида.
- Через пять минут. – Скорбно пообещал мне Юлькин голос, и добавил: - Не ори на подругу свою бедную, у меня нещастье и мировая скорбь как следствие.
Свободной рукой я нашарила на стене выключатель, и включила ночник. Его неяркий свет осветил мою спальню, мои же покусанные комарами ноги, и обнаружил полное отсутствие Брюса Уиллиса. Молодого и волосатого. Стало грустно и одиноко.
- Ершова, - прошипела я в трубку, - если твоё нещастье – это очередная жалоба, что твой нежный супруг Толясик снова лёг спать не помыв свои кустистые подмышки – ты получишь пизды. Прям завтра по утру. Вернее, уже через несколько часов.
- Вовсе нет. – Шмыгнула носом Юлька, и вдруг неожиданно спросила: - Скажи мне, что ты знаешь о проститутках?
Вопрос был интересным. В три часа они он казался ещё и зловеще-таинственным. Я задумалась.
- Ершова, я понимаю твои намёки на мой имижд, на цвет моих волос, и на твою зависть в отношении моих лаковых ботфорт, но, как ни странно, о проститутках я знаю крайне мало. Обычно они выходят побарыжить своим бренным телом глубокой ночью на Ленинградское шоссе, нарумянив щоки, и обвалявшись как антрекот в сухих блёстках. Если фортуна им улыбнётся, их покупает горячий грузинский джигит, грузит в своё авто Жигули шестой модели, бежевова цвета, с музыкой Кукарача вместо нормальной бибикалки, и увозит в ближайшые кусты…
- Поразительно. – Перебила меня Ершова. – Твои глубокие познания в области проституции позволяют мне задать и второй вопрос. Который я даже не предполагала тебе задать, но раз уж ты в подробностях знаеш чотам как у вас на Ленинградке принято…
- Щас нахуй пошлю. – Я обиделась.
- Ботфорты твои – говно лакированное. – Отпарировала Ершова. – Отдай их мне.
- Хуй. – Я посуровела. – Чо за вопрос ещё? Быстро говори, я спать хочу.
- Ты не знаешь, кто такая проститутка Катя?
Ну, кто ж не знает проститутку Катю, а? Действительно.
- Тычо? – Говорю, - Ёбнулась? Какая ещё проститутка Катя? Какая, я тебя спрашиваю, проститутка Катя в три пятнадцать ночи, каркалыга ты молдавская?
- Ошиблась. – С грустью подвела итог Ершова. – Обманулась я в своих лучших надеждах…. А ботфорты у тебя всё равно говно. Отдай их мне, пока не поздно.
- Ни за что. Они мне для ролевых игр нужны. Я в них, кстати, весьма талантливо, портовую шлюху изображаю.
- И не сомневалась даже. Потому и спрашиваю: кто такая проститутка Катя?
- Да пошла ты в жопу, Ершова! – Я окончательно проснулась, слезла с кровати, и пошлёпала на кухню за сигаретами. – Чо ты до меня доебалась со своей проституткой? У мужа своего спроси, он в них лучше разбираецца. Ибо сутенёр бывший.
- То-то и оно… - Прищёлкнула языком Юлька, - то-то и оно… Не могу я у него спросить сейчас ничего. Спит Толясик. Спит как сука, скрючив свои ножки волосатые, и запихнув к себе в жопу половину двуспальной простыни. И разбудить его не получицца. Литр конины в одну харю – это вам не хуй собачий. Спать будет до утра. А про проститутку нужно выяснить немедленно.
Я добралась до кухни, не включая света нашла на столе пачку сигарет, и сунула одну в рот:
- Давай ближе к делу. Мне на работу через три с половиной часа вставать.
- Говорю ж: у меня нещастье. – Ершова вернулась к исходным позициям. – Мой некрасивый и неверный молдавский супруг Толясик, в очередной раз дал мне повод потребовать у него новую шубу. Ибо пидор. Поясняю: вчера его принесли в районе часа ночи какие-то незнакомые желтолицые человеки неопрятного вида, сказали мне: «Эшамбе бальманде Анатолий кильманда», положили ево в прихожей, и ушли.
- Толясик пьёт с узбеками? – Я неприятно удивилась.
- Толясик пьёт даже с нашей морской свиньёй Клёпой. А узбеки… Толик же прораб ща на объекте каком-то. И эти турумбаи там кирпичи кладут. Но это неважно. В общем, принесли они это дерьмо, и оставили на полу. Я вначале обрадовалась, что оно там до утра проспит, но зря я так развеселилась. Оно, оказывается, ещё не утратило способность ползать, и довольно быстро доползло до нашего супружеского ложа. Страшнее картины я никогда в жизни не видела. В общем, приползло оно, скрючилось, простыню себе в жопу затолкало, и больше не шевелилось. Здоровый сон всегда был отличительной чертой Толясика. Я, конечно, подушку свою схватила, да на диван спать перебралась. Только глаза закрыла – слышу: смс-ка пришла Толясику. Сам он, понятное дело, спит. А я чо, не жена ему что ли? С дивана сползла, отважно руку в его карман запустила, подозревая что могу во что-то впяпацца, телефон вытащила, и читаю: «Толенька, пыса моя шаловливая, завтра твоя кися-мурыся будет ждать тебя с нетерпением у нас дома. Не забудь побрить яички. Катюша»
Ершова зашмыгала носом.
- Нет, ты понимаешь? «Пыса шаловливая»! «Яички побрей»! Я, блять, ему эту пысу шаловливую оторву вместе с небритыми яичками, и кину Клёпе в клетку!
- Юля… - Меня пронзила страшная догадка: - Юля, у Толика есть любовница!
- Хуёвница! – Юлька разволновалась. – Какая у него может быть любовница, если он не то что яйца не бреет, а вообще не подозревает, что их мыть можно! Ладно я… Я с ним не сплю уже полгода, мне похуй на его яйца тухлые. А вот любовница – это вряд ли. Скорее, какая-нибудь твоя подружка с Ленинградки. Дай ботфорты, сука?
- Не дам. Я завтра буду играть в голодную сиротку Маню, которую за эти ботфорты… Короче, неважно. Не дам. Ты скажи лучше, как ты поняла, что Катя – проститутка?
- Элементарно, Ватсон! – В голосе Юли послышался азарт. – Я полчаса сидела, расстраивалась, водки попила немножко, а потом на этот номер позвонила. Берёт трубку какая-то баба, а я сразу в лоб: «Ты Катя?», а она мне: «Неа, я Сюзанна. А какая вам Катя нужна?» Сюзанна, блять. Таких Сюзанн и Марианн у Толясика когда-то двадцать штук работало. А по факту, все как одна – Галы с Конотопа. Ну, я говорю: «Ачо, у вас там Кать много работает?» Нет, ты заметила как я тонко в ситуацию въехала, а? Типа, сразу тон разговора нужный подобрала, типа я такая серьёзная баба, и отдаю себе отчот в том, что с блядью щас разговариваю. Вот. Короче, она мне отвечает: «У нас две Кати. Катя-Мяу, и Катя-Шкура. Вас какая интересует?» Да мне похуй вообще! Только встала я на место Толясика, и думаю: вряд ли та Катя, которая его пысой шаловливой величает, щас сблюю кстати, Катя-Шкура. Как-то само собой понятно, что Шкуру даже Толясик ебать не станет, и ради неё яйца свои мохнатые не побреет. Стало быть, мне Катя-Мяу нужна. Говорю я гейше той: «А позовика-ты мне, подруга, Катю-Мяу», а она мне: «Завтра перезвоните. Катя щас на выезде, где-то в Люберцах. Может, Шкуру позвать?» Вот уж хуй, думаю. Шкура нам не нужна. У нас своя шкура сраная дома щас лежит, с трикотажем в жопе. И тут меня осеняет! И тут меня прям идея посетила гениальная! И я говорю все тем же тоном развязным: «А что, - говорю, Катя-Мяу и вправду искусница такая, что про неё аж легенды ходят? Правда ли, что владеет она искусством кунилингуса, и со страпонами обращается мастерски, как Дартаньян со своим шампуром? Если правда всё это – хочу заказать себе Катерину завтра днём, за бабки бешеные. Ибо являюсь меньшинством сексуальным, и любовь лесбийская мне не чужда» Щас снова сблюю… Ну, вот. В общем, договорилась я. Завтра с утра нам Катьку привезут. Катьку-проститутку. Дай ботфорты, жаба.
- Хуй тебе. – Привычно отвечаю, и тут до меня вдруг доходит смысл Юлькиной последней фразы: - К нам?! Катьку привезут?! Куда это – к нам? С хуяли это к нам?! Мне, например, бляди дома не нужны!
- Конкуренции испугалась, писька старая? – Ершова зловеще хихикнула.
- Дура ты. Поэтому так и помрёшь, не успев примерить мои прекрасные ботфорты. Так поясни, трубка клистирная, как это проститутку привезут к нам?
- Чо ты сразу панику подняла, а? Ко мне домой её привезут, не ссы. А ты на балконе спрячешься в шкаф с вареньем. Только не сожри там ничего, это стратегический запас на зиму. А потом вылезешь по моему сигналу, и мы Катьку пытать начнём. Где она Толясика подцепила, сколько раз он её употреблял вовнутрь, и, самое главное: как она его заставила хуй помыть? Это важно.
- Пытать паяльником будем? Или утюгом? – Я огорчилась. – Юлия, я не буду причинять боль бедной проститутке. Её наверняка узбеки в жопу ебут. Так что она давно своё получила сполна. Паяльник ей только в радость будет.
- Ну, зачем такие радикальные средневековые методы, Лида? – Юлька тоже огорчилась. – Что мы, звери что ли? Так, пизды дадим ножкой от табуретки, для острастки – и всё. Дальше она сама нам всё расскажет.

Главное, не забыть узнать про хуй немытый… Так ты согласна?
- А у меня выбор есть? – Вопросом на вопрос ответила я. – Если я к тебе не приду, ты ж мне это подопытное жывотное на работу притащишь. Я угадала?
- Верно. Так что завтра устраивай себе выходной, и в час дня чтоб была у меня как штык.
Юлькин голос в трубке сменился короткими гудками, а я потушила сигарету, и отправилась обратно в кровать. Точно зная, что никакого анала с Брюсом Уиллисом мне сегодня уже не дождаться. Уиллис, сука, капризный. Теперь ещё долго не присницца.

***

- Ну что, готова? – Юлька открыла балконную дверь, и тыкнула пальцем в старый гардероб, который уже лет десять стоит на Юлькином балконе, и расстаться с ним Ершова не в состоянии. – Лезь в бомбоубежище. И сиди там тихо. Ты, кстати, завтракала?
- Не успела.
- Так и знала. На варенье даже не смотри, я предупреждала. Вот тебе сосиска, пожри пока. Только не чавкай там, чтоб за ушами трещало. Вылезать строго по сигналу. Понятно?
- Вот ты пидораска, Ершова…
- Я? Вот если б у меня были такие говённые ботфорты как у тебя – я б с тобой обязательно поделилась бы. Так что сама такая. Всё, сиди тихо.
Дверь гардероба закрылась, и стало темно.
Хуй знает, сколько я там сидела. Телефон остался в сумке, а часов я не ношу. Но время тянулось как сопля.
Наконец я услышала как хлопнула балконная дверь, и в глаза мне ударил яркий свет.
- Вылезай! – Заорала красная Ершова. – Хули ты там сидишь? Я ж сказала – вылезай по сигналу!
- По какому, блять, сигналу?! – Я, щурясь, выползала из чрева гардероба на свет Божий.
- Я кашляла! Ты чо, не слышала?
- Знаеш чо? – Я тоже заорала. – Залезь сама в это уёбище Козельского мебельного комбината, я тебя тут забаррикадирую, закрою балконную дверь, и начну кашлять! До хуя ты чо услышишь, сигнальщица плюгавая?
Юлька перестала орать и взмахнула ножкой от табуретки, зажатой в правой руке:
- Вон она сидит. Катя-Мяу наша. Чуть не обоссалась, когда я ей по горбу кошачьей миской дала. А палкой я её ещё не била даже. Это на крайний случай. Мы ж не звери.
Я захлопнула по привычке за собой дверь гардероба, и вышла с балкона на кухню.
Забившись в угол, поближе к помойному ведру, по стене размазалась крашеная блондинка с пикантными гитлеровскими усиками. Вот я хуею: если ты от природы брюнетка с пушкинскими баками, и с усами, которым Тарас Бульба позавидует – нахуя ж красицца в блондинку? Хоть бы усы с бакенбардами сбрила бы… Как я.
- Лесбиянка? - Грозно спросила я у возмутительницы Ершовского спокойствия. Надо ж было с чего-то разговор начать.
- Нет… - Прошелестело от помойного ведра. – Я только за деньги…
- Ты откуда Толясика знаешь, путана черноусая? – Юлька выступила вперёд, перекладывая из руки в руку девайс от табуретки, и быстро шепнула мне на ухо: - Ведём перекрёстный допрос.
- Какого Толясика? – Падшая женщина готовилась потерять сознание, и переводила взгляд с меня на Юльку.
- Пысу шаловливую! – Взвизгнула Ершова, и, сделав неожиданный выпад вперёд, ткнула Катю-Мяу палкой в рёбра. – Толясика с небритыми яичками! Гадину ползучую, с кривыми ногами!
- Лесбиянка ли ты? – Гудела я вслед за Ершовой. Чота другие вопросы мне в голову не шли. – Не стыдно ли тебе по чужим пилоткам шарить-вынюхивать? Изволь ответ держать, нечестная женщина!
- Заткнись. – Рявкнула Ершова, и тоже ткнула меня в жопу палкой. – Не о том речь идёт, дубина. Спрашивай у неё, как Толика заставить хуй помыть!
- И отвечай заодно, как заставить Толика хуй помыть! – Добавила я на автомате, и постаралась сделать хищное лицо.
- Вы про Толю-молдавана спрашиваете? – Проститутка вдруг перестала бледнеть, и в её голосе зазвучала уверенность. – Такой волосатенький, с добрыми глазами, и который всегда пьяный?
- И с кривыми ногами. – Тут же уточнила Юлька.
- Как его заставить хуй помыть, отвечай! – Я, следуя правилам, давила на путану провокационными вопросами.
- Он хороший… - Вдруг погрустнела Катя-Мяу, и добавила: - У нас все девочки знают, что у Толика жена-пидораска, у которой сисек нету. И ещё она готовить не умеет, поэтому Толик постоянно пьёт, чтобы перебить во рту вкус протухшево горохового супа. А ещё она…
Договорить бедная девочка не успела, потому что Юля, с криком: «Ах, он пидор! Я, блять, покажу ему «сисек нету» и «жену-пидораску»!» кинулась на только что купленную женщину, и приналась её мутузить.
- Нехорошо быть лесбиянкой… - В последний раз пожурила я Катю, и бросилась оттаскивать от неё Ершову. – Была б ты нормальной проституткой – ты б сюда не попёрлась, и пизды бы не получила.
- Вот тебе! Вот! – Кричала Юлька, таская свою покупку за бакенбарды. – Пыса шаловливая! Сисек нету! Суп мой, блять, ему протухший! Лидка, неси паяльник!
- Ершова, ты её убила. – Грустно констатировала я факт, и, воспользовавшись тем, что Юлька разжала руки, быстро отпихнула её в красный угол ринга. В синем углу осталась лежать изодранная тушка путаны.
- Совсем, что ли? – Юлька посмотрела на свои руки, а потом на израненного врага. И глаза её увлажнились: – Ты хоть успела у неё спросить, как заставить Толика хуй помыть?
- Спросить успела. А вот ответить она уже не смогла. Ты убийца, Юлия. Смотри мне в глаза. Ты убийца.
- Он его не моет… - Раздалось из помойного ведра, и мы с Юлькой обернулись на голос.
- Так и знала. – Совершенно человеческим голосом ответила Ершова, и всплеснула руками: - Сорвался такой план… Разрушилась вдребезги такая надежда… Путан Воскресе.
- Воистину Воскрес. – Ответила на автомате, и отвесила Юльке подзатыльника: - Не богохульствуй, нехристь. Ты убийца, не забывай.
- Да какая убийца… - Ершова поднялась из красного угла ринга, хрустнула поясницей, сделала шаг к синему углу, и неожиданно протянула руку: - Вставай, Катька. Супу хочешь горохового? Только попробуй сказать, что он протухший. Клевета это. На жалость Толясик давить горазд. Как ты вонь эту терпела только, а? Я даже трусы его никогда в руки не беру. Я их на веник заметаю, и в мусорку сразу. А ты, поди, в руки его брала… Бедняга…
- И в рот… - Послышалось откровение из помойки. – И в рот…
- Господи, помилуй… - Ершова вдруг ринулась к балкону, распахнула створки своего гардероба со стратегическим запасом, и достала оттуда банку: - Варенья хочешь, а? Клубничное, сама варила. В рот… Щас сблюю. Поешь варенья, поешь. Лидка, что ты встала? Возьми, вон, себе домой пару баночек, да побольше. Что я, жадина что ли? Кстати, дай ботфорты?
- Хуй тебе, Юля, а не ботфорты. А варенья я возьму. И даже три баночки. Я ж это заслужила. И четвёртую мы прям щас и откроем. И вкусим клубники душистой. Катька, вставай, отметим твоё чудесное спасение.

Через пять минут три столовых ложки со звоном воткнулись в пятилитровую банку клубничного варенья…